“Марика ван Ньюмехен”
(1974, режиссер Йос Стеллинг)
Во всех работах Йоса Стеллинга точная передача исторического колорита эпохи средневековых Нидерландов сочетается с пугающим воображение гротеском. Насыщенный событийно не меньше, чем “Элкерлик” (1975 г.), фильм “Марика ван Ньюмехен” апеллирует одновременно к двум жанрам: это и философская притча, и сатира. При этом режиссеру удалось решить очень сложную задачу: он не только в разных ракурсах изобразил типическое в сознании человека былых веков, но сумел наметить пути проникновения нового в затхлый мир-клеть средневекового ландшафта.
Юдоль греха, Содом и Гоморра - такими предстают перед зрителем и Ньюмехен, родина главной героини, и Антверпен. Тут насилие – неизменный гость на празднике разврата, обман – часть любого из помыслов здешних обитателей. Чем дальше развивается сюжет, тем абсурднее и отвратительнее кажется жизнь своры зверолюдей (здесь опять же нельзя не усмотреть аналогии с “Элкерликом”). Марика, рожденная среди них, смутно чувствует в себе нечто иное, отличающее ее от балаганной толпы. Нельзя сказать, что она целиком и полностью романтический персонаж, - на эту роль годится, скорее, демонический Мунэ, - но порывы ее мысли, сомнения, чувственность (противопоставленная животной страсти городских низов), создают вокруг ее образа ореол тайны, который абсолютно не противоречит ее непосредственности и врожденной простоте. До самого конца фильма нельзя понять, кто она, эта женщина: дитя Золотого Века, по ошибке судьбы воспитанное в Богом забытом захолустье, или же одно из переходных звеньев из Средних Веков (Темные века - Dark Ages – это английское наименование как нельзя лучше характеризует сей исторический период) в эпоху торжества Разума и Красоты – Возрождение. В ее душе, ищущей и страстной, происходит борьба между Господом (чей образ фактически сливается с образом дяди героини) и Дьяволом. Христианской символикой пронизан весь фильм (так же, как и вся жизнь людей тех времен): явные и скрытые цитаты из Писания присутствуют в раздумьях Марики, апокрифических поначалу, а потом и вовсе сатанинских, речах Мунэ, в сальных шутках второстепенных персонажей. Труппа комедиантов вводит с самого начала сакральное в контекст балаганного представления, фарса. Противоречивые аллегории наслаиваются друг на друга, и невольно возникает ассоциация с творчеством Иеронимуса Босха. Чем полотно Йоса Стеллинга не один из триптихов знаменитого нидерландского живописца?
Действия персонажей, композиция фильма, последовательность кадров – во всем этом имеется скрытый подтекст. Автор оперирует общеизвестными эстетическими (например, прекрасное и безобразное) категориями, и, созерцая подобный бестиарий грехов и страстей, можно задуматься: а так ли далеко, как кажется, мы ушли от своих предков?
Внутреннее пространство картины подчиняется законам гиперболы: характерные (как правило, отвратительнейшие) черты людей доводятся до предела, а само повествование балансирует на грани трагического и комического. Посреди столь пестрого маскарада сложно точно определить, где кульминация, а где развязка, да, собственно, об этом и не задумываешься. Фильм – целостное произведение искусства, но и он – лишь крошечный обрывок ткани бытия.
Вечно вьется тропа жизни, и вечно по ней странствуют комедианты и святые.